Версия для печати :: КРАУСС 75-78. Как это было. Взгляд из 4-ой роты

КРАУСС 75-78. Взгляд из 4-ой роты (продолжение).

К началу октября, из положенной курсантам формы, у нас были только повседневное х/б, фуражки и, конечно же, гады. Всё это время, как нам говорили, мы проходили карантин. Что, впрочем, не было препятствием для работы в колхозе… Но карантин есть карантин. Никаких, естественно, увольнений, даже для местных. Роты первого курса не заступали и в наряды по училищу, за исключением хозработ. Был и я как-то на хозработах в это время. Из-за отсутствия рабочего х/б, нас одевали в оставшиеся от старших курсов поношенные парадки. Залежи этого добра были в сушилке каждой роты. Попал я в помощники сантехнику- водопроводчику, деду лет 60-ти. Он проверял систему отопления перед сезоном, а я должен был носить его ящик с инструментом. В тот день мы облазили много чердаков в городке постоянного состава. Основная работа – стравливание «пробок» из системы. Дед нормальный попался, отпустил раньше времени. Да и сам он по чердакам больше лазить не мог, потому что к этому времени принял где-то 0,7 «Биомицина» (очень популярное в то время вино «Бiле мiцне»).
А вот дебютное выступление в наряде по роте пришлось исполнить «на бис». В первом семестре дежурными по роте ходили только армейцы, ну а дневальными, соответственно, мы, «салаги». Армейцев за всё время учёбы в КРАУССе дневальными никогда и не ставили. И это, конечно же, правильно. Дежурным по роте в том, памятном для меня, наряде был Миша Стативка, родом откуда-то из-под Сум. Наряд проходил нормально, только в столовой нам было трудновато. Мы ели в одну смену с третьим и несколькими ротами второго курса. А ложки в КРАУССе довольно часто были в дефиците – они просто идеально подходили для вставок в фуры, когда из них делали подобие «мицух». Бывали даже периоды, когда ложек хватало едва ли на половину смены. Тогда Глотов устраивал на построении проверку фур, и те, у кого обнаруживалась вставка из ложки, должны были купить двадцать штук новых. Так проблема с ложками на какое-то время решалась. Ну, а в тот день нам не повезло. Приходит рота, всё на столах, кроме ложек. И обезумевший наряд 4-ой роты мечется между столами третьего курса, чуть ли не вырывая эти злосчастные ложки из рук курсачей. Очень непросто было бегать между столами третьего курса. Третькурсники сидели с левой стороны, где ещё стояли, сдвинутые вместе, старые четырёхместные столы со стульями. Были раньше такие «монстры» в советском общепите. А справа уже были установлены новые армейские столы со скамейками, более удобные и при заготовке, и при уборке. Вскоре, где-то к середине октября, все старые столы заменили новыми.
Ну вот, наконец-то отстояли три «заготовки», подошло время уборки роты и сдачи наряда. Меняла нас 41-ая группа. И их дежурный, Коля Б., впоследствии Бычман, решил устроить показательную приёмку наряда, собирая пыль в укромных местах белым платочком, как иногда делают после генеральной уборки. Результат – повторная сдача наряда после отбоя, и на следующий день – заход на второй круг. Хороший был парень Коля Бычман, вот только отношения ни с ним, ни с остальными членами того наряда у меня не сложились до самого дембеля…
Наряды, хозработы, караулы – всё это пролетало и забывалось, ведь КРАУСС не был машиной по воспитанию солдафонов, и наша курсантская жизнь была довольно многогранной и насыщенной.
Не все деньги, полученные за работу в колхозе, мы потратили на нужды роты, осталось и для себя. Что мы, пацаны, могли купить в первую очередь? Конечно же, магнитофон! К магнитофону вскоре добавилась т.н. радиола – проигрыватель с приёмником. Стерео! Мало у кого из курсачей дома была такая аппаратура. Сколько помню себя в КРАУССе, музыка у нас никогда не выключалась. Какой она была, музыка нашей юности? Конечно же, самой разной и, несомненно, лучшей! В кубрике нас было 22 человека, и у каждого свой вкус, свои пристрастия. Всего сейчас и не вспомнить. Не буду оригинальным, если скажу, что это, конечно же, были бессмертные Beatles, Rolling stones, Queen… Некоторые их вещи мы орали хором после отбоя, чаще это была “Come togеther”. Ещё в КРАУССе в это время очень популярной была группа Shocking blue, и, почему-то, среди местных курсачей. Из наших в это время на пике славы были «Весёлые ребята», набирала силу «Синяя птица». Вспомните: «Клён», «Горько»… Конечно, «Цветы» - жаль, что именно в то время они попали в опалу. А вот «Машины…» ещё не было слышно. Коллекция пластинок и магнитофонных записей у нас всё время пополнялась, многие привозили из дома после отпуска что-то новое. Основными поставщиками новинок были внуковцы – понятное дело, рядом знаменитая Апрелевка. Помнится, была у нас даже сверхдефицитная тухмановская «По волне моей памяти». Особое место, несомненно, занимали магнитофонные записи Высоцкого.
Мише Стативке очень нравилась жизнерадостная песня о санках, что «так и катятся с горы»… Насколько помню, это была одна из первых песен ансамбля "Лейся, песня". Миша этой песней всех просто достал, и куда бы мы ту пластинку не забрасывали, она появлялась снова и снова…
Кроме магнитофона и проигрывателя, был и ещё один музыкальный источник. Мы не ошиблись в выборе, купив аппарат с приёмником. Как-то, совсем случайно, нарвались по приёмнику на очень неплохую западную музыку. Она звучала не очень долго, совсем не прерываясь, а потом неожиданно пропала. Настройку сбивать не стали, и в какой-то вечер слышим: «В эфире «Чёрный доктор». Курсачи, слушайте хорошую музыку!». Говорили, что рядом с КРАУССом, буквально за забором, жил какой-то радиолюбитель, который и развлекал нас. Его сеансы были короткими, но всегда это было что-то новое. Как долго это продолжалось сказать уже невозможно, а пропал он так же неожиданно, как и появился. А может быть эти передачи шли с коллективной
КВ-радиостанции КРАУССа? Помню, вход на неё был на четвёртом этаже в правом крыле учебного корпуса.
В каждом кубрике была, конечно, гитара. В свободное время многие мучили её, пытаясь изобразить подобие музыки. Но были у нас и несомненные музыкальные таланты: Сергей Ковалёв, Сергей Коновалов. Немного позже появился аккордеон, его привёз из дома криворожанин Сергей Терентьев.
И, если разговор зашёл о музыке, нельзя не вспомнить училищный духовой оркестр. Его музыка сопровождала нас всё время, пока мы учились в КРАУССе – с первого построения в сентябре 75-го, и до последнего шага за ворота в марте 78-го… Ежедневно каждый курс уходил на занятия под свой марш. А когда третий под «Славянку» - мороз по коже… Правда, марш, который играли для первого курса, по-моему, "Егерский " мы очень не любили, и называли его «лошадиным». Но ведь где-то впереди была «Славянка», и эта мысль грела душу. ( Прослушать МАРШ)
Просыпался и засыпал КРАУСС тоже по сигналу трубача. Стоишь утром «на тумбочке» и ждёшь сигнала подъёма. Не знаю, слышно ли было ту трубу в новых казармах-пятиэтажках, а нам было слышно очень хорошо. И не только слышно, но и видно – обычно трубач выходил на площадку между зданием казармы 4-ой и 8-ой рот и военным циклом. В нашей роте было двое ребят из духового оркестра: Саня Боложук и Володя Антонов. Сам я не был знаком с руководителем оркестра Мыхликом Виталием Ивановичем, но знаю, что музыканты его очень уважали, и, не кривя душой, могу сказать: замечательный был у нас оркестр.
В общем, жизнь в КРАУССе шла совсем не скучно, и вопроса, «зачем я здесь», уже не было…

(Отредактировано автором: 06 Марта, 2006 - 19:07:04)

КРАУСС 75-78. Взгляд из 4-ой роты (продолжение).

Время шло – учёба, служба, отдых… Все эти составляющие нашей курсантской жизни строились на фундаменте наших личных отношений в роте, группе, да даже за общим столом в курсантской столовой! В нашей роте, как и во всём КРАУССе, народ собрался со всего необъятного Союза: от Львова на западе до Магадана на востоке, и от Нарьян-Мара на севере до Ашхабада на юге… Шутка ли сказать – 125 характеров! Уже к середине октября сформировались приоритеты в общении, в кубриках произошла «внутренняя миграция». В первые дни койки занимали по принципу: «здесь свободно?». Теперь же устраивались основательно, рядом с людьми, близкими по духу. Как я уже говорил, роты нашего курса располагались в старых трёхэтажных казармах. На жилых, втором и третьем, этажах было по три, абсолютно разных кубрика: слева – человек на 7-8, прямо – 32-35, справа – 20-22. 42-я и 44-я группы жили в больших «кубарях», а вот 41-я и 43-я – разделённые на две, а то и три части. Наша 43-я группа была на третьем этаже, по соседству с 44-ой. В большом кубрике разместились 22 человека, в маленьком – 8, а двоих, Серёгу Петровнина и Володю Фирсова, «приютила» 44-я. Конечно, такая особенность размещения накладывала свой отпечаток на наши взаимоотношения. Более доверительные и близкие отношения у меня, например, складывались с ребятами из своего кубрика.
В большом кубрике в трёх углах стояли двухъярусные кровати. Одна из таких кроватей и стала пристанищем для меня и моего друга Сани Михеева: я на нижнем ярусе, Михеич – на верхнем. Михеич, хотя и был высокого роста, но сложения совсем не богатырского, и очень удачно это использовал. Все наши кровати были с провисшими сетками, а Михеич растянул пружины сетки ещё больше. Утром, после команды «подъём» он прятал голову под подушку, и понять, что в постели кто-то есть, было абсолютно невозможно. Вот так, все убегали на зарядку, а Михеич мог спокойно спать почти до завтрака. С Михеичем за это непродолжительное время мы успели по настоящему подружиться , во многом поддерживали друг друга. У нас даже папка для конспектов была одна на двоих, с заметной и узнаваемой надписью «ТЮМЕНЬ – АШХАБАД».
Постепенно налаживались отношения между «салагами» и армейцами. Мы помогали армейцам в учёбе, а они нам в постижении азов казарменной жизни. Именно благодаря им, многие только в училище научились заправлять постель. А как подшить подворотничок никто из нас и понятия не имел! Из салаг выделялся Паша Годин. Он был всего лишь на год старше остальных, но отличала его какая-то зрелая рассудительность. Паша после восьмого класса пошёл работать, учился в вечерней школе. Через год, правда, вернулся в обычную школу. Был также в нашей группе Виктор Машков, он несколько лет проработал на внуковском заводе №400 в цехе ремонта двигателей. Наверное, это знание «взрослой» жизни и отличало Пашу и Виктора от тех, кто пришёл в КРАУСС, что называется со школьной скамьи. Приближался пугающий неизвестностью «строевой смотр», а у многих не оказалось необходимых бытовых мелочей: ниток, иголок и др. Составили список необходимого, и не удивительно, что в первое «служебное» увольнение в город вместе с криворожанином Сергеем Терентьевым пошёл именно Паша.
Перед строевым смотром каждый курсач получил свой номер в ротном списке, в том числе и я – 96/4. Этот номер мы должны были написать хлоркой на всех предметах одежды. Интересное совпадение: во время учёбы в КИИГА у меня было такое же сочетание цифр личного номера – 964…
Весь вечер с помощью армейцев учимся подшивать подворотнички, пришиваем эмблемы-"птички", «сопли»-курсовки, наглаживаем парадку. Конечно же, самый недоступный предмет в роте – утюг. Парадная форма сшита из сукна, и навести стрелки на брюках практически невозможно.
У нашего Крысы на втором курсе учился двоюродный брат – очень своеобразный парень, который, я думаю, заслуживает чуть большего внимания. Имя его уже стёрлось в памяти, но помню, что была у него звучная кликуха «Зэк». Такое своеобразное прозвище точно соответствовало этому курсачу. Я мог видеть его в КРАУССе около полутора лет, и всё это время он постоянно был лысым. И не просто стриженым, а бритым «до семечек». Всё время он мастерил какие-то ножи, кастеты, пытался даже сделать что-то похожее на пистолет. Помнится, принёс как-то показать своё новое творение – очень неплохой кнопочный нож с инкрустацией на рукоятке «OLVIZ», т.е. «Общество любителей выпить и закусить». Не думаю, что всё своё «производство» Зэк просто держал в тумбочке. Учился он в 15 роте Лазарова-младшего, известного как «Кацо-штрих». Зная, насколько строгим был командир 15-ой, не понятно, как Зек вообще дошёл до дембеля. Наверное, спасало его только то, что, несмотря на своеобразное «хобби», учился он очень хорошо. Так вот, этот Зэк очень щедро делился с нами своим богатым опытом курсантской жизни. Он и научил нас, как гладить брюки с мылом. Оказывается, всё просто: изнутри натираешь их куском мыла по стрелкам, проглаживаешь, и, пожалуйста – "вечные" стрелки…
Пока мы занимались своей формой, все старшины, собравшись в комнате старшины роты, "колдовали" с погонами, чтобы завтра предстать во всей красе. Тогда была установлена такая градация по категориям: старшина роты – 4 «лыки», зам. старшины роты и старшины групп – 3, зам. старшины группы – 2. Рядовые курсанты были без погон.
И вот оно это загадочное событие – первый строевой смотр. Не зря мы готовились к нему как к параду. Серьёзное мероприятие. Под внимательным взором командира роты старшины групп тщательно проверяли состояние формы, в том числе личные номера. Выборочную проверку проводил и сам Коваль. Судя по настроению, наш командир остался доволен, но всё-таки высказал пожелание (пока не приказ), чтобы к следующему смотру у роты была строевая песня.
По окончании строевого смотра Анатолий Иванович объявил, что завтра нас ждёт важное событие – «Посвящение в курсанты», или «Курсантская клятва». Сюрприз – разрешено обуть cвои «гражданские» туфли. Как правы были старшекурсники, когда посоветовали не отправлять туфли домой!
29 октября – День рождения Комсомола, и, по училищной традиции – «День посвящения в курсанты». После обеда первый курс в полном составе вывезли в город, по-моему, в Комсомольский парк. По узкому мосту переходим через какую-то речку, строимся на площади. После клятвы – прохождение торжественным маршем. Вот для чего, оказывается, нас мучили муштрой на плацу! Но, результат налицо, за нашу строевую подготовку командирам не приходится краснеть.
Свершилось, мы – КУРСАНТЫ!
Сампо в этот день отменено, а вечером, соответственно, торжественный ужин.
На следующий день рискнули не обувать гады. А, оказывается, никакого риска нет, и уверенно можно сказать: "Прощайте, ГАДЫ!"